Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]
Охваченный какимъ-то непонятнымъ нетерпѣніемъ, я быстро спускался по большому, темному проходу, направляясь къ центральнымъ храмовымъ дверямъ, стоявшимъ настежь раскрытыми; звѣзда скользнула черезъ нихъ наружу, я послѣдовалъ за ней и очутился въ аллеѣ изъ загадочныхъ изваяній.
Я почувствовалъ внезапно, но ясно, что у наружныхъ воротъ храма кто-то стоитъ и зоветъ меня къ себѣ, и я побѣжалъ по аллеѣ, самъ не зная, куда и зачѣмъ, но въ то-же время отчетливо сознавая, что обязанъ идти на этотъ зовъ.
У большихъ запертыхъ воротъ тѣснилась громадная толпа народа въ ожиданіи заключительной церемоніи Великаго праздника, которая должна была имѣть мѣсто въ эту ночь въ предѣлахъ самого храма. Люди такъ жались къ воротамъ, что мнѣ казалось, будто я — среди нихъ. Ища глазами приведшую меня сюда звѣзду, я увидѣлъ Царицу Мать, стоявшую рядомъ со мной съ горящимъ факеломъ въ рукѣ, и понялъ, что его то пламя я и принялъ за звѣзду. Итакъ, привела меня сюда она, свѣтъ жизни. Она улыбнулась и моментально скрылась; я остался одинъ передъ столпившимся у воротъ народомъ; я, обладавшій безцѣннымъ сокровищемъ истиннаго знанія, стоялъ передъ погруженнымъ въ мракъ невѣдѣнія народомъ, пришедшимъ учиться у своихъ жрецовъ…
Тутъ мнѣ вспомнились слова моего брата, вручившаго мнѣ три великія истины, которыя я долженъ былъ провозгласить передъ міромъ, и, возвысивъ голосъ, я заговорилъ…
Волненіе охватило меня и разлилось безбрежнымъ моремъ вокругъ; слова мои, какъ могучія волны бушующаго моря, поднимали меня и уносили куда-то въ даль и въ высь. Я взглянулъ на затаившую дыханіе толпу и при видѣ горѣвшихъ восторгомъ глазъ и одухотворенныхъ сознательной мыслью лицъ слушателей я понялъ, что и ихъ подхватилъ и унесъ далеко отъ земли бурный потокъ вдохновеннаго слова. Казалось, сердце во мнѣ росло и ширилось, охваченное божественнымъ огнемъ вдохновенія, которое заставляло меня дѣлиться съ людьми великими истинами, ставшими моими. Затѣмь, я перешелъ къ тому, какъ искра, упавшая съ факела святости, зажгла мою душу, послѣ чего я твердо рѣшилъ вступить на путь служенія истинѣ и мудрости, отказаться отъ роскошной жизни жрецовъ храма и навсегда отречься отъ всѣхъ желаній, кромѣ тѣхъ, которыя имѣютъ отношеніе къ духовной жизни, Я громко призывалъ тѣхъ, кто чувствовалъ, какъ загорался въ нихъ тотъ же огонь, сдѣлать первый шагъ на пути самоотреченія теперь-же, живя въ городѣ или деревнѣ; ибо, говорилъ я, изъ того, что люди живутъ на улицѣ, занимаются куплей и продажей, еще не слѣдуетъ, что они должны поэтому забыть о тлѣющей въ нихъ божественной искрѣ, или погасить ее. Я горячо убѣждалъ своихъ слушателей зажечь костеръ духовнаго подвига и сжечь на немъ низменныя страсти и плотскія желанія, отвращающія ихъ отъ свѣта истиннаго ученія и толпами приводящія ихъ къ алтарямъ Царицы всяческой похоти…
Тутъ я почувствовалъ, что больше не могу говорить, и замолкъ, охваченный ощущеніемъ какой-то давящей усталости и полнаго изнеможенія; при этомъ я ясно сознавалъ около себя чье то враждебное мнѣ присутствіе, а черезъ нѣсколько мгновеній я ужъ увидѣлъ себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ десятью высшими жрецами, впереди которыхъ стоялъ Каменбака, устремивъ на меня горѣвшіе фосфорическимъ блескомъ глаза.
Я все понялъ сразу; стоя среди этого тѣснаго кольца, я собралъ послѣднія силы и крикнулъ звучнымъ голосомъ:
— Запомни мои слова, народъ Египта! Можетъ быть, никогда ужъ больше тебѣ не внимать голосу пророка матери бога истины. Я исполнилъ порученіе, возложенное на меня богиней, источникомъ твоей жизни. Возвращайтесь теперь по своимъ домамъ, запишите ея слова на долговѣчныхъ скрижаляхъ, запечатлѣйте ихъ на камнѣ, дабы грядущія поколѣнія со временемъ могли ихъ прочесть; повторяйте ихъ безъ устали своимъ дѣтямъ, чтобы и они знали истину. Идите! Пусть ни одинъ изъ васъ не будетъ свидѣтелемъ богохульства; имѣющаго совершиться сегодня ночью въ храмѣ! Жрецы оскверняютъ храмъ богини непорочности безумствами похоти и растлѣнія, предаваясь низменнымъ желаніямъ, не останавливаясь ни передъ чѣмъ для удовлетворенія ихъ. Ступайте всѣ къ себѣ домой; не преклоняйте слуха ко лживымъ и богохульнымъ рѣчамъ жрецовъ духа тьмы. Въ сокровенныхъ глубинахъ каждаго человѣческаго сердца тихо журчитъ источникъ вѣчной истины; заставьте его бить ключемъ и припадите къ нему!
Тутъ силы окончательно мнѣ измѣнили: я ни слова больше не могъ произнести, и покорился грозному кольцу жрецовъ, сомкнувшемуся вокругъ меня; чувствуя себя физически разбитымъ, съ опущенной головой, я медленными шагами направился къ храму.
Мы въ полномъ молчаніи поднялись по аллеѣ къ центральнымъ дверямъ храма, гдѣ и остановились; Каменбака обернулся назадъ къ аллеѣ и сталъ прислушиваться къ чему-то, глядя по направленію къ воротамъ.
— Народъ ропчетъ, — проговорилъ онъ, послѣ небольшой паузы, и мы вступили въ большой коридоръ. Агмахдъ вышелъ изъ боковой двери и остановился передъ нами.
— Да, такъ вотъ какъ? — произнесъ онъ какимъ-то страннымъ измѣнившимся голосомъ: очевидно, при одномъ взглядѣ на остановившуюся передъ нимъ группу онъ сразу понялъ, что случилось. — Что же намъ теперь дѣлать? — обратился къ нему Каменбака: — Вѣдь, онъ выдаетъ тайны храма и возбуждаетъ народъ противъ насъ.
— Онъ долженъ умереть! — отвѣтилъ Агмахдъ: — это будетъ, несомнѣнно, крупная потеря для храма; но онъ становится слишкомъ опасенъ для насъ. Такъ-ли я говорю, братья?
Негромкій гулъ, въ которомъ слышалось одобреніе, перешелъ отъ устъ къ устамъ и показалъ Агмахду, что всѣ голоса были за него.
— Народъ ропчетъ, — повторилъ Каменбака съ безпокойствомъ. — Иди къ нему, — приказалъ Агмахдъ — и заяви, что сегодня ночью будетъ принесена великая жертва богинѣ, которая послѣ этого лично обратится къ своимъ поклонникамъ, и они услышатъ ея голосъ.
Каменбака тотчасъ отдѣлился отъ группы и направился къ воротамъ, а златобородый жрецъ занялъ его мѣсто.
Я стоялъ молча, неподвижно, смутно сознавая, что участь моя рѣшена, хотя еще не зналъ, да и не хотѣлъ спрашивать объ этомъ, къ какому роду смерти меня приговорили. Одно мнѣ было ясно, что ничто не можетъ спасти меня и вырвать изъ рукъ высшихъ жрецовъ: на судъ ихъ не было апелляціи, а толпа жрецовъ низшихъ чиновъ была имъ рабски покорна, и я, одинокій среди этой тѣсно сплоченной толпы, былъ совершенно беззащитенъ, въ полной ихъ власти. И однако, неминуемая смерть не наводила на меня ужаса: я находилъ, что вѣрные слуги Матери-Царицы обязаны съ радостью исполнять всякое желаніе ея, хотя бы повиновеніе ея волѣ вело ихъ къ смерти.
Это должно было быть послѣднимъ доказательствомъ на землѣ моей преданности ей.
Глава IX.
Меня привели въ мою комнату и оставили одного. Я былъ такъ утомленъ, что едва прилегъ на свое ложѣ, какъ тотчасъ-же заснулъ крѣпкимъ, безмятежнымъ сномъ, никого и ничего не боясь, такъ какъ мнѣ казалось, что голова моя покоилась на рукѣ Царицы Лотоса. Но сонъ мой продолжался не долго, хотя былъ сладокъ и настолько глубокъ, что не допускалъ сновидѣній; я былъ выведенъ изъ него внезапно появившимся во мнѣ сознаніемъ, что я — больше не одинъ.
Проснувшись, я могъ убѣдиться въ томъ, что кругомъ царили мракъ и тишина; но пронизавшее мое сознаніе ощущеніе было слишкомъ знакомо мнѣ, чтобы я могъ ошибиться, и я чувствовалъ, что былъ окруженъ большой толпой. Я лежалъ не шевелясь, вглядываясь въ темноту въ ожиданіи появленія свѣта, спрашивая себя, чье присутствіе откроется мнѣ тогда. Вскорѣ я обратилъ вниманіе на странное состояніе, никогда не испытанное мною раньше и которое я переживалъ въ это время: я не находился въ безсознательномъ состояніи, хотя и лежалъ неподвижно, скованный не то душевнымъ миромъ, не то равнодушіемъ ко всему, но чувствовалъ себя безпомощнымъ, какимъ-то пустымъ, точно во мнѣ не осталось ни чувствъ, ни сознанія. Мнѣ захотѣлось привстать и крикнуть, чтобы принесли свѣта, но не могъ ни двинуться, ни издать звука. У меня было такое чувство, точно какая-то грозная воля боролась съ моей; мнѣ казалось, что эта мощная сила почти побѣдила меня, хотя я не хотѣлъ уступать ей и продолжалъ сопротивляться, твердо рѣшивъ, что не дамъ одолѣть себя невидимому врагу, слѣпымъ рабомъ котораго я уже больше не хотѣлъ быть. Эта борьба волей за преобладаніе была такая напряженная, что я, наконецъ, понялъ, что ставкой была моя жизнь: не будучи въ силахъ побѣдить, враждебная мнѣ сила хотѣла меня убить, я это ясно чувствовалъ. Только кто-же это пытался вырвать душу изъ моего тѣла?
Не могу сказать, какъ долго длилась эта упорная, молчаливая борьба; наконецъ, около меня блеснулъ огонь: то зажгли факелъ, которымъ сейчасъ-же зажгли другой, этимъ третій… и вскорѣ кругомъ разлилось цѣлое море свѣта. Я увидѣлъ, что нахожусь въ большомъ коридорѣ, передъ дверью святилища; я лежалъ на томъ самомъ ложѣ, на которомъ нѣкогда игралъ въ золотой мячъ съ загадочной дѣвочкой, впервые пробудившей во мнѣ жажду удовольствій, на которое былъ, вѣроятно, перенесенъ соннымъ. Какъ и при той церемоніи, оно было сплошь усыпано розами, большими, роскошными розами малиноваго и кроваво-краснаго цвѣта; онѣ лежали тысячами не только на немъ, но и вокругъ него, по всему полу, распространяя въ воздухѣ сильный ароматъ, отъ котораго мнѣ становилось тяжело. На мнѣ была странная узкая одежда изъ бѣлаго полотна, вся покрытая какими-то никогда еще невиданными мной іероглифами, которые были вышиты по ней толстымъ краснымъ шелкомъ. Среди разсыпанныхъ по полу розъ, совсѣмъ рядомъ съ ложемъ, былъ поставленъ изящный сосудъ, въ который съ ложа медленно стекала тонкой струйкой алая жидкость. Все это я видѣлъ смутно, сквозь дымку, точно у меня за это время сильно ослабѣло зрѣніе.
